Жене Дьяконову
Самодостаточный Арбат,
Карман с остатками медалек:
Москвы сегодня мне не сдали,
Но сам я в этом виноват.
Купить на нарванный букет
Столичных фиф не получилось -
Бедняк в отрепье клянчил милость,
Отрепьев миловал с газет.
Сменяемость их глянцевых полос
Как будто задавала тон для Думы;
Пускай и незначительные суммы
Народ всё попрошайке нёс, и нёс,
И шайка здесь не над метро, а - в,
Отрепьев - не в шелках, а в тёмной робе.
Россия корчится помянутым во гробе,
На горсть медалек счастье променяв.
И сдачу пусть готовит весь состав,
Столицу не почувствовав своею.
Я гнал в Москву, надеясь на Медею,
Я взял Москву, как горы - Прометея,
В орлином клюве заживо сожрав.
Churchillness
"Нет Винстона", - прокашляла Алёна,
Лишив надежды. Ей же невдомёк,
Каким сакральным статусом ларёк
Был наделён для жителей района.
До десяти - каких-то пять минут,
И выбор нужно делать поскорее;
Сюжетами из Северной Кореи
Пугают нас - а в Южную зовут,
Но вьюжный вечер остужает пыл,
Сиротство зафиксировав в кармане.
Соседка вновь процедит: "На стакане",
Соседка снизу - имя позабыл.
Гранада манит с глянцевых страниц;
Я, повинуясь ей, изыскиваю плавки:
Мечтать дешевле мыла и удавки,
Не нарушая собственных границ.
Река бежит, как будто бы за мной,
Пуская в воду связанные тени;
Идеи зреют новых преступлений,
Свершённых беспощадно над собой.
Увидит Бог, как в зеркале реки
Плывём беспомощно, невольно отражаясь,
Как будто исступлённо поражаясь
Тому, как мелко всё: и проза, и стихи,
И глубина метровая едва
Поможет вскрыть иное пониманье.
Поэт и вправду создан для закланья,
Раз для проклятий созданы слова.
Но чей-нибудь смышлёный паренёк
Гранит украсит надписью "Любите",
Чтоб кто-нибудь, так и не бросив Питер,
Успел в ещё работавший ларёк.
Сетевая поэзия на 15к
Инструкция по выживанию
Заходишь в группу, а там творится
Такая муть, непотребство и суета,
Что хочется сахаром раствориться
В условном напитке с привкусом кофейка.
"Отписаться" тычешь, будто за это чудо
Прилетит в твоё распахнутое окно.
Перебитой армией свалена в шкаф посуда,
Будто осилившая: читавшая, и не одно.
Не выходит - ты злишься жутко,
Покрываешь чёртом родную мать,
Отпивая, с равными промежутками,
То, что цензурой не поощряется -
называть.
Ищешь стула, петель, молчания,
Ищешь занавеса, хлопков и слёз.
Через окно просвечивает пл. Восстания,
А ты собираешься с духом, и удаляешь
родной
паблос.
Азкабан
Когда-то было прямо horosho,
Хотя, возможно, всё же не прекрасно;
Теперь идёшь сознательно на красный,
И, обижаясь фиг пойми на что,
Усердствуешь принять себя в других,
Как будто б чище сторона иная,
С гранитных оснований продолжая
Взирать на уток, сирых и нагих.
Бреду, срастаясь с шарфом, и ногой
Мешая робко бронзовые лужи,
Пойму, что больше никому не нужен,
А те, кто нужен мне, уже давно со мной.
И оттого упитанный кабан,
Свой жёлудь упоённо доедая,
Покажется посланником из рая,
Принёсшим весть благую в Азкабан.
Великолепный век
Военная галерея. Всего - 320. Тебя в них нет.
Казалось бы: просто смирись. Подумаешь: сэ ля ви.
Жизнь - упрямая стерва: ты спросишь с неё ответ,
А она не оставит и беглой, больной любви.
Расправляя грудь и смотря в прицел на известных дядь,
Напряжённо мечешься в связке герой-изгой.
Ты мог бы позировать Джорджу Доу, а не пенять
На кровавый век, что лишён легендарных войн.
Как же жалко - жалко почти до слёз
Не себя, а этот бесславный век,
Что в плену у вымышленных угроз
Отрывается под безобразный трек,
Декламируя горько - под монотонный бит,
Претендуя при этом на статус творца икон.
Мир границами стран на голову разбит,
А руины все радостно фотают на айфон.
Казалось бы: просто смирись. И вспомни - шерше ля фам,
Уходи, под сердцем мечту храня.
Чтоб однажды вернуться - когда подойдут к стенам
Те, кто для тебя никогда не жалел огня.